РњС‹ Р—РґРµСЃСЊ / Публикации / Номер # 558 / Переход Дашевского


Об издании Контакты Архив

Ralph Lauren Sportcoats

Large Visitor Globe

Persona grata

Переход Дашевского

Ирина Маулер, Михаил Юдсон, Тель-Авив

Ханох Дашевский – поэт, переводчик. Обитает в Иерусалиме, где переход от земного к небесному, от дольника к горнику, от времени к вечности – особенно близок. Переселение текста с одного языка на другой, перемещение словесных масс на новые пастбища – вообще дело трудное и долгое (два суворовских перехода!). Когда вещество переходит из одного состояния в другое, например, из твердого в жидкое, то это называется фазовый переход. Так и текст, переходя на другое наречие, меняет свою форму, обретает иное звучание. Переводчик – переходник от напряжения одного языка к спряженям другого. А у поэзии вдобавок свои законы движения, правила сближения – тут не приземлено-прозаический подземный переход, а бери выше, пастернаковские воздушные пути. Поэтому тот поэт-переводчик интересен, кто, сохраняя канву, охотно стремится к новому, а у Ханоха Дашевского «хадаш» всегда при нем. Поговорим же с поэтом о переводах и с переводчиком – о поэзии.

Расскажите, пожалуйста, сначала немного о себе.

Родился в Риге. Гуманитарные способности обнаружил в детстве. Учился в Латвийском университете, но бо̉льшую часть жизни занимался вентиляцией и кондиционированием. На литературной деятельности сосредоточился сравнительно недавно. Как вы дошли до земли обетованной, и когда поднялись в Иерусалим? Я учился в школе, которая неофициально именовалась "еврейской". Мало того, что в этом здании до войны действительно находилась еврейская школа – не менее половины учеников в нашей, уже послевоенной школе и столько же преподавателей во главе с директором были евреи. Я родился в ассимилированной советской семье. Отец – офицер, член партии, демобилизовался в Риге и там остался. Поэтому первые сведения о евреях и об Израиле я получил от школьных друзей-евреев из местных рижских семей. Там же я слышал живой разговорный идиш и даже – иврит. Моего лучшего школьного друга, представьте, готовили к бар-мицве, он учил, со знающим человеком, Тору и молитвы, а ведь это был Советский Союз, 1961 год. В 15 лет я был убеждённым сионистом и жёстко критиковал знакомых и родственников с иронией и сарказмом относившихся к моим взглядам. Но Шестидневная война, когда латыши на улицах приветствовали евреев, выражали своё восхищение доблестью израильских солдат и радость по поводу того, что на Синае горят подаренные Египту советские самолёты и танки, всколыхнула еврейскую Ригу. Некоторые из тех, с кем мне пришлось дискутировать, вдруг собрались и уехали, в том числе и моя семья, а меня не выпустили, и это продолжалось 16 лет. Но времени я не терял и участвовал в деятельности подпольного литературно-художественного семинара, который был известен в национально ориентированных еврейских кругах под громким названием "Рижские чтения по иудаике". Там я значительно расширил еврейский кругозор, познакомился со своей будущей женой, а также стал заниматься поэтическим переводом. Заставила нужда: у кого-то нашлись оригинальные стихи на иврите, изданные ещё до войны, и мы решили сделать доклад о еврейской поэзии, но для этого не хватало переводов. Я был одним из руководителей семинара, он проходил у меня на квартире, и я решил перевести хотя бы 3-4 стихотворения. Конечно, это бы попытка, без опыта и необходимых литературных знаний, но слушателям понравилось, и мне стало казаться, что у меня получается. Мы жили в подвешенном состоянии, кто был на нашем месте – знает. Слежка, вызовы на "беседы", угрозы, которые вдруг сменялись "пониманием" и даже "сочувствием" и обещанием пересмотреть дело в обмен на определённого рода "услуги". Но всё имеет начало и конец. В 1987г. многолетние "сидельцы" – активные сионисты, которых долго не выпускали, в том числе и я, получили разрешение на выезд. Наконец-то мы с женой смогли совершить алию, и в начале 88-го уже были в Иерусалиме.

Сергей Довлатов утверждал, что «переводы – это судьба. Это какая-то органическая способность к перевоплощению». Вы с ним согласны?

Если поэт-переводчик не "перевоплотится" в Хаима-Нахмана Бялика, Шауля Черниховского, Ури-Цви Гринберга – перевод не состоится. Чтобы передать поэзию первоисточника – совершенно недостаточно владеть двумя языками. Ведь поэтический перевод не для тех, кто хочет знать, что там в оригинале. Он для тех, кто любит поэзию. И как музыкант должен "почувствовать" пьесу, которую исполняет, так и поэт-переводчик должен "почувствовать" переводимые стихи. В этом искусство перевода, и адекватным поэтический перевод становится не тогда, когда как можно больше оригинального текста удаётся "втиснуть" в перевод за счёт страдающей при этом поэзии, а тогда, когда переводчик, не имея возможности "раздувать" перевод, находит в другом языке такие слова, что читатель верит сразу: перед ним именно этот поэт. И весь опыт замечательных переводчиков прошлого и талантливых современных переводчиков, в том числе и с иврита на русский, подтверждает сказанное выше. Нужно не только полить саженец собственным потом, нужно вложить в него всю свою душу. И лишь тогда вырастет дерево.

Лев Лосев писал, что «На русский с английского кое-что в какой-то степени перепереть можно, а в обратном направлении – нет. Как бы клапан такой вставлен, который пропускает только в одну сторону – и то нехотя». Как по-вашему, и с ивритом так же?

Иврит – это случай особый. Новую ивритскую поэзию создавали люди, которые на иврите не говорили, но как драгоценную жемчужину из наследия предков, вынесли этот язык из хедеров и ешив. Они хотели, чтобы мировые поэтические шедевры тоже звучали на возрождённом языке будущего еврейского государства. Черниховский перевёл на иврит "Калевалу", "Илиаду" и "Одиссею", Авраам Шлёнский – "Евгения Онегина". Переводил и Бялик. Даже еврейские поэты 19-го века, стоявшие у истоков новой ивритской поэзии, пробовали свои силы в переводах на иврит. И уже в наше время, в семидесятые годы в СССР, тяжело больной Борис Гапонов совершил небывалый литературный подвиг, так и не оценённый по достоинству в Израиле – перевёл на иврит "Витязя в тигровой шкуре". А совсем недавно появился ещё один "Евгений Онегин" на иврите в замечательном переводе бывшего москвича Зеэва Гейзеля.

Один из самых ценимых мной русских писателей – Алексей Ремизов. Но как можно перетолмачить его прозу с языка родных осин… А как удаётся перевести Ури-Цви Гринберга – с родных олив?

Понимаете, оливы не были для Гринберга родными. Он родился в Галиции и всю жизнь польские леса вспоминал: иногда с ностальгией, иногда, особенно в связи с Холокостом, – как заколдованное и страшное место. И хотя в поэзии он был "кудесником иврита", язык Танаха не был его "мамэ лошн" – материнским языком, как не был материнским для его земляка Шмуэля-Йосефа Агнона, как не был материнским для всего первого поколения израильских писателей и поэтов, выходцев из Восточной Европы: их материнским языком был идиш. При всей национальной и сионистской романтике Гринберга его ментальность отличалась от ментальности уроженцев Израиля, и отличало её чувство еврейской обособленности, ощущение того, что у евреев кровь другая. Это было особое состояние, присущее евреям галута и утраченное родившимися в своей стране израильтянами. Те, кто восхищался стихами Гринберга, те, кого воодушевляла и вела в бой его поэзия, в большинстве своём сами имели "галутный" опыт, зато многие их потомки Гринберга не понимают. Не понимают его поэзию, украшенную всеми оттенками еврейской боли и мужества, поэзию, чьи корни в непреходящей еврейской духовности. Поэтому стихи Ури Цви Гринберга только на русский язык и переводят: русским евреям, у которых носы в крови, знакомы и понятны чувства Гринберга, и я не исключение. Но если вернуться к сути вопроса, Гринберг очень труден для перевода. Его и читать-то сложно, потому что перейдя в Эрец Исраэль на сефардский иврит, он продолжал вводить в поэтический текст слова с ашкеназийскими ударениями. Один из израильских исследователей творчества Гринберга назвал этот стиль "ашксфарадит". И тот, кто об этом не знает, при чтении "спотыкается". В Иерусалиме, при Доме наследия Ури Цви Гринберга, существует мастерская перевода с иврита на русский. Переводят, естественно, Гринберга. Руководитель семинара Игорь Бяльский делает прекрасный анализ русского текста, но не менее важны лекции рава Зеэва Султановича, его глубокие знания иврита и творчества Ури Цви Гринберга. Нам, десятки лет находившимся под прессом национально-культурного геноцида, трудно переводить поэтов, глубоко укоренённых в еврейской традиции, трудно избежать ошибок и всё время приходится учиться чему-то новому.

Русский и еврей – вроде только они кончаются на «й», спайка навек (есть, правда, еще халдей и пигмей, но этими можно пренебречь). А вот языки наши – страшно далеки друг от друга?

Я рано понял, что я – еврей. В моём случае буква "й" не срабатывала, ещё одним русским интеллигентом еврейского происхождения я быть не хотел. Меня удивляли евреи, преданно служившие русской культуре. Я понимал, что это ущербное явление, хотя с другой стороны, что должны были делать эти талантливые люди, большей частью жертвы насильственной руссификации, влюблённые в культуру титульной нации той безответной любовью, которую Жаботинский назвал "унизительной любовью свинопаса к царевне". В советскую эпоху у них выбора не было. Но и сейчас это явление не перевелось, хотя суть не в языке, а только в желании заниматься своим делом и не лезть в чужой огород. Ещё в Российской империи было такое явление: русско-еврейская литература. Существует она и сегодня, я сам к ней причастен: воссоздаю на русском творчество писавших когда-то на иврите поэтов. Современные носители иврита читать этих поэтов не могут: у них другой иврит. Так пусть читают русскоязычные, которых это пока ещё интересует, в том числе не только евреи, потому что еврейская поэзия – это история. В наше время у евреев диаспоры ни языка ни литературы нет. Есть израильская литература, но это другое явление: литература современных израильтян, древняя история которых заканчивается с разрушением Храма, а современная начинается с Базельского конгресса и Первой алии. А между тем и этим что происходило? Но если ближе к делу, в лингвистическом аспекте иврит и в самом деле очень далёк от русского. И хотя есть слова, вошедшие в русский язык из иврита, эти языки намного дальше друг от друга, чем ментальность русскоязычного еврея от русской ментальности. Поэтому при переводе поэтических произведений с иврита на русский много нужно извести "словесной руды", чтобы найти верное слово, ибо не так уж редки случаи, когда прямые русские эквиваленты ивритских слов не годятся в литературном переводе. Они его убивают. И тогда нужно мучительно искать – словом, полная аналогия с оригинальным поэтическим творчеством, но гораздо труднее, потому что у поэта-переводчика намного меньше свободы. И конечно, краткость ивритских слов по сравнению с русскими. А кроме того грамматика иврита такова, что одним словом можно выразить то, для чего в русском языке этих слов понадобилось бы два или три. Поэтому если переводчик иногда вынужден менять размер строки оригинала, что у профессиональных переводчиков поэзии не приветствуется, – винить его трудно. Иначе слишком много приходится выбрасывать, а кроме того нужно учитывать фонетические особенности двух языков. Самые замечательные поэтические переводы с иврита – это стихи и поэмы Хаима Нахмана Бялика в переводе Жаботинского, и самый выдающийся из них – поэма "Сказание о погроме". Так вот, Жаботинский изменил размер строки в "Сказании", изменил ритм, и если бы этого не произошло – поэма не звучала бы по-русски так, как она звучит: возвышенным, обвиняющим, пророческим голосом.

Вы перевели на русский (и по-вашему звучит весьма внушительно, а знатоки утверждают, что и адекватно) – «Кучу» Переца Маркиша. Что подвигло вас взяться за этот огромный труд?

До сих пор не верю, что у меня получилось. О существовании поэмы я знал давно, как и о том, что она не переведена, но никогда бы не подумал, что стану её переводчиком. Вообще не думал о том, что когда-нибудь стану переводчиком великого Переца Маркиша, после того, как его переводили Анна Ахматова, Павел Антокольский, Семён Липкин, Вильгельм Левик, Давид Маркиш и другие выдающиеся поэты и переводчики. И если бы мне не удалось перевести в 2013 году, тоже с идиша, раннюю поэму Ури Цви Гринберга "В Царстве Креста", если бы её не оценили, как поэтическое явление, я бы никогда не "замахнулся" на "Кучу". Даже когда я обнаружил оригинал поэмы в Национальной библиотеке, я не был уверен, что возьмусь за этот перевод. Перевёл две главы, и только после того, как Игорь Бяльский показал их Давиду Маркишу, и последний дал похвальный отзыв, я решил продолжать. Мне понадобилась помощь в работе с непростым оригиналом, и я получил её у специалиста по идишу Велвла Чернина, а в работе с русским текстом поддержку и помощь оказали Давид Маркиш и Игорь Бяльский. И то, что Давид, сын Переца Маркиша и его переводчик, так высоко оценил этот текст, и то, что знатоки идиша не усомнились в том, что это – "Куча", для меня является истинным признанием, подлинным "свидетельством о кашруте". Но самым важным мне кажется то, что страшная, трагическая поэма Переца Маркиша, потрясшая в своё время еврейское общество, а после забытая, воскресла, и в каталоге произведений поэта, переведённых на русский язык, наконец-то заполнен досадный пробел. И то что в юбилейном издании "Кучи", вышедшем к 120-летию со дня рождения Переца Маркиша на 5-ти языках, есть русский перевод, не оставляющий читателя равнодушным, я расцениваю как мой вклад в литературный памятник убитому Сталиным еврейскому поэту, у которого нет ни надгробия, ни могилы.

Кого бы вы могли назвать своими литературными учителями, чьим опытом пользуетесь?

Даже тогда, когда я был недостойным пера и бумаги эпигоном, я старался ориентироваться на мастеров старой школы, переводивших с иврита: Дмитрия Минаева, Зеэва Жаботинского, Владислава Ходасевича, Лейба Яффе, Павла Беркова. И конечно, на переводчиков-классиков: Лозинского, Зенкевича, Левика, Маршака. И вероятно, пополнил бы ряды переводчиков-любителей, если бы в какой-то момент не осознал, что одних способностей к стихосложению и знания языка мало, что поэтический перевод – искусство, которому надо учиться. Учитель нашёлся в Интернете – учебная мастерская при сайте "Век перевода", которым руководит Евгений Витковский, один из ведущих авторитетов в данной области, главный зксперт Союза переводчиков России. Его я и считаю своим основным литературным наставником. Когда я "пришёл" к Витковскому, я не понимал, что происходит: в моих переводах поэзия оригинала ускользала, как своенравная золотая рыбка. Меня научили эту рыбку ловить. Витковский и профессионалы сайта разъяснили мне суть моих ошибок, вложили в руки проверенные рабочие инструменты. Им всем – моя особая благодарность. А кроме того, я стал лучше понимать Леонида Мартынова, сказавшего о проблеме перевода: "Любой из нас имеет основанье добавить, беспристрастие храня, в чужую скорбь своё негодованье, в чужое тленье своего огня". В поэзии вам ближе «чистейший образец» или «тёмный смысл», ну, русско-условно – Есенин или Хлебников? Я определённо где-то между ними. Мне нравятся классики и те, кто придерживался классической ясности и классического стиля, и в то же время сюрреалисты. Иногда нравится и Хлебников. Хочу добавить, что подготовленная мною и изданная год тому назад книга избранных произведений Ури Цви Гринберга – это книга поэта-экспрессиониста, особенно циклы "Трактат о душе и о доме её", "Человек в глубинах глубин", и уже упоминавшаяся поэма "В Царстве Креста". Если еврейские поэты 19-го века, представители Гаскалы – еврейского Просвещения пользовались чистым библейским языком, простыми и понятными образами, то их преемники уже начали примерять на себя символизм, а среди более поздних нашли отклик авангардистские течения начала 20-го века. Я хотел бы представить читателю всех. При условии, что сил и способностей хватит.

Многие переводили с испанского Федерико Гарсиа Лорку – тот же здешний Илья Бокштейн (очень, кстати, оценённый Вознесенским). Вы как бы невольно вступаете в поэтическое состязание?

К сожалению, не видел переводов Бокштейна. Было бы интересно. В юности мне очень нравился Лорка по переводам Гелескула и Савича, и занимаясь у Витковского, я решил попробовать: что испанисты скажут. Отозвались горячо ( это был перевод "Неверной жены"), даже хвалили, что меня сильно удивило – я ни на что такое не рассчитывал. Именно в это время мне попалась на глаза статья, где некто знающий, склоняя переводчиков Лорки, объяснял, как надо переводить и привёл свой перевод, который для меня явился примером того, как переводить не надо. Я сделал собственное переложение и показал коллегам по "Веку перевода". Стихи понравились и вошли в мою подборку на сайте. Затем я перевёл ещё несколько произведений. Если это состязание, то действительно невольное: отнимать у испанистов хлеб я не собираюсь. А стихотворение называется "Адам". Перевод можно найти в Интернете.

Переводы поэзии и прозы – есть разница в подходе и самом процессе?

Ещё Жуковский, один из первых русских переводчиков, сказал: "В прозе переводчик – раб, в поэзии – соперник". А я бы уточнил: соавтор. Тот, кто переводит поэзию, должен сам быть поэтом, даже если при этом не написал ни одной собственной строчки. Между прочим, Маршак советовал поэтам-переводчикам смотреть не только в оригинал, но и в окно. Переводчик прозы "смотреть в окно" не имеет права: он человек подневольный. Следуя за автором, он не может отклоняться от маршрута, не может добавить "в чужое тленье своего огня". А поэт-переводчик обязан донести до читателя поэзию оригинала, и ему необходима определённая поэтическая свобода.

Переводили, по часто печальным причинам, и Ахматова, и Пастернак, и даже Зощенко (с финского). А вы могли бы работать с поэзией профессионально-ремесленно, «на заказ»?

Если бы были заказы, наверное, мог бы. Но их не было и нет. Заказы раздавали в Советском Союзе, где безработные поэты, в большинстве евреи, "создавали" на русском языке знаменитых поэтов советского Востока. За переводы не платят, но я доволен, что могу вернуть к жизни, пусть и на русском, забытых еврейских поэтов – неизвестную для нас часть нашей культуры. За это я получил премию имени Давида Самойлова, что для меня намного важнее ремесленной работы "на заказ".

На денежных купюрах в Израиле поэты: Лея Гольдберг, Рахель, Шауль Черняховский, особенно люб мне Натан Альтерман – аж двести шекелей! Вам по душе эта лирическая затея?

Мне – да. Берём в руки деньги и вспоминаем знаменитых израильтян, которые – все – выходцы из бывшей "черты оседлости", поэты первого израильского поколения, не терявшие свою еврейскую идентичность. В отличие от других, более поздних израильских литераторов, большую часть которых, к несчастью, роднит с еврейством только язык.

Как вам видится, «русская» литературная жизнь в Израиле – клонится к закату?

Я не хотел бы делать пессимистический прогноз. В любом случае, творчество "русских" в Израиле ориентировано не только на местный рынок спроса, но на Россию и всю русскоязычную диаспору. Разве что эта "жила" иссякнет…

И напослед, пожелайте, пожалуйста, что-нибудь читателям.

Больше интересоваться нашей культурной традицией, от которой мы были насильственно оторваны, и которая не должна быть забыта.

Стихотворение Ханоха Дашевского «На Храмовой горе» читает Михаил Польский:

Количество обращений к статье - 6529

Вернуться на главную Распечатать

Комментарии (2)

Ханох Дашевский | 09.11.2017 21:34

Спасибо, Дан!

Дан Рогинский | 09.11.2017 19:47

Дорогой Ханох! Что можно сказать? Можно только аплодировать. ЙИШАР КОАХ!