
Об издании Контакты Архив

Large Visitor Globe

Корни и крона

Дневник прожитых дней

Доба-Мэра Медведева (Гуревич)

Тетрадь 1. В Хотимске и Клинцах

Продолжение. Начало в №№ 280-285

Настало 21 октября. Помню как сейчас. Пятница. У русских [1] в этот день был какой-то праздник. К тому же, по обыкновению, был базарный день. В этот раз наехало много крестьянских подвод. Ехали всю ночь. Подвод было больше, чем людей. Поговаривали, что в других городах еврейские погромы уже произошли 19 и 20 октября. В Клинцах евреи уже боялись выходить на улицу, но торговцы все же решили открыть свои лавки. Придя в лавки, они обнаружили на их дверях кресты, нарисованные желтым карандашом, в то время как на русских лавках кресты были нарисованы белым. Значит, отметили еврейские лавки, чтобы знать, какие громить. Выяснилось, что к этому дню готовилась полиция. И им помогал Союз истинно русских, что по поручению черной сотни лавки метил Петр Петрович Долгов, тогда еще молодой человек.

Меня на работу не пустили. Запуганные, мы стояли у окон и смотрели на улицу. Евреи почти не выходили, даже за покупками на базар в такой большой базарный день, который даже называли «родительской пятницей». Зато улица была запружена русскими, в особенности крестьянами из деревень. Вдруг мы услышали крики. О ужас! Страшно вспоминать теперь об этом. По улицам шла черная сотня [2] и кричала: «Бей жидов!». И тут же начали громить лавки. Из пекарни Подперезина вытащили тесто на улицу и топтали его ногами. Начались пожары. Евреи попрятались кто куда. Уже день клонился к вечеру, а мы стоим у окон и смотрим, как несут и везут награбленное еврейское добро, и, дрожа, ждем свой черед. Вдруг кто-то стучит в окно. Посмотрели, а это сосед, рабочий Кулаков велит закрыть ставни и покинуть дом, так как опасно нам здесь находиться.

Однако мы решили не идти прятаться к русским. Вышли во двор, кругом межуют евреи [все соседние дома – еврейские – М.Б.], так что идти некуда. Дядя уверенно заявляет, что уже день кончился, погромщики награбили много, и уже к нам не придут. И тут раздался стук в двери и крики: «Стойте, ребята! Тут Белкин. Громи!». И двери полетели, и посыпались стекла из окон. Мы все почему-то бросились в кухню, оттуда в маленький чуланчик, через который был проход в переулок к забору Кулакова, который нас приглашал. И мы через этот переулок, пользуясь темнотой и лестницей, которую он нам подал, перебрались с трудом через забор и гнилую, скользкую от дождя крышу. Мы-то молодые скоро перескочили, но с бабушкой пришлось очень трудно. Она была старая, напуганная, а тут ещё слышала, что в доме громилы творили. Ужас охватил всех нас. Но вот погромили и бросили факел, запалили, но русские соседи затушили пожар. Когда ушла первая банда громил, мы пошли посмотреть, что они натворили. Окна и двери были сломаны. Одежда, бельё, постели – все забрано. Много пуху и пера в доме и во дворе, как снегом покрыто. Это они разрывали подушки от ярости.

И вдруг опять крики громил, еще банда идёт, и мы опять побежали к соседу. Покойный братишка, Давыдка, очень расплакался, где будем жить, что будем кушать? Дядя надел шапку Кулакова, чтобы его не узнали, и вышел к калитке. Тут его увидел городовой, узнал и говорит: «Хочешь, Белкин, спрятаться хорошо? Пойдем в полицию. Там сейчас богатых евреев много». Это произошло потому, что пристав хотел заработать и посылал городовых к богатым, которые заплатят ему за то, что он их спрячет. Дядя согласился, так как Кулаков боялся долго держать нас у себя дома. И мы с городовым отправились в полицию.

Привели нас в арестантскую. На полу лежало много евреев, большинство богатых. Дети спали, а взрослые – кто молился, а кто плакал и рвал на себе волосы. В помещении было почти темно, в углу горел маленький фитиль. К окнам нам не разрешали подходить, по-видимому, чтобы мы не видели, что и полиция участвует в погроме, и чтобы не запомнили лиц тех, кто громил.

Утро. Суббота. 22 октября.
Пришёл городовой и заявил, что погром кончился и что можно спокойно идти домой. Когда мы вышли на улицу, то увидели такую картину. На Почетухе вся горка к лесу забита крестьянскими подводами, которые рвались опять в город, громить. У них появился аппетит к грабежу. Однако тут фабриканты испугались, что и их станут громить. Так как евреев уже разгромили, и брать у них уже нечего, то будут громить русских. По требованию фабрикантов на мосту поставили охрану, чтобы не пускать крестьян в город. К крестьянам вышли городские власти со священником и хоругвями. Священник служил молебен и уговаривал их мирно вернуться домой. Наконец он сказал, что они ни в коем случае в город допущены не будут. Громилы побыли (у моста) до вечера, а потом уехали домой ни с чем.

Я поняла, что от погромов в большинстве страдали бедные евреи, потому что богатый скорей мог спрятаться в более надёжное место, и, к тому же, даже если его имущество разгромили, его авторитет богача оставался, и ему опять доверяли фирмы, и опять он был на коне. К тому же у него оставалось недвижимое имущество. Он только страдал от оскорблений, как еврей, но убытки скоро забывал и начинал жить по-старому. Если же у бедного еврея забрали его пожитки, то ему и раньше-то в долг не давали, а теперь и подавно не дадут, и он всю жизнь останется страдать в нищенстве. Когда мы вышли на улицу, то узнали, что единственной жертвой погрома оказались одна старуха Шахнович [3] и молодой Хазанов. Над Шахнович зверски издевались, резали ей уши и наконец облили керосином и подожгли.

Когда мы вошли в дом, то там не было ни окон, ни дверей. Даже обои со стен были сорваны. Всё, что можно было унести, было унесено, а остальное здесь разломано и выглядело грудой лома. Мы начали приводить дом в порядок, чтобы можно было в нём находиться хоть кое-как, ведь на улице стояла холодная, сырая осень. Евреи настояли, чтобы им дали полицейских делать обыски по подозрению в хранении награбленного добра. Приставу, конечно, дали за это взятку. Конечно, много добра нашли, но русские в таких случаях сразу заявляли: «Если будете искать ваше добро, то мы будем искать вашу кровь». Это значило, что они обещали повторить погром, но на этот раз не с целью грабежа, а с целью уничтожения евреев. Дальше больше, мы узнали, кто были зачинщики погрома. Оказалось, что по всему Клинцовскому и Сурожскому округам было разослано распоряжение властей, чтобы к назначенному дню гнали крестьян из деревни участвовать в погроме, а руководил всем сам становой пристав с черной сотней. Пристав также принимал участие тем, что давал советы погромщикам, когда какой-нибудь еврейский магазин не могли взломать. Так, у церкви, на большой улице был магазин мебели Песелева, но его железные двери не поддавались. Тогда пристав велел привязать пудовик (пудовую гирю) к толстой веревке и ударить с размаху. Так и сделали, и двери открылись. Сам Петр Петрович Долгов метил еврейские лавки и дома и руководил группой погромщиков. Он также заходил к богатым евреям в дома и предлагал им поставить икону с лампадой на окно, якобы икона их охранит. Когда же еврей отказывался, он тут же без стеснения начинал громить в присутствии хозяев. В число таких попал еврей Малкин. Долгов предложил ему поставить на окно икону с горящей лампадой, на что тот ответил: «Если еврейский бог от меня отвернулся, то я у твоего бога защиты искать не стану». Долгова рассердил его ответ, и он сел играть на рояле и, немного поиграв, сам его тут же разломал, а семья Малкина в ужасе бросилась из дому. Вот я примерно вкратце описала еврейский погром в Клинцах в 1905 году.

После погрома я, конечно, осталась раздетая. Все моё было забрано громилами. На работе хозяйку тоже разгромили и материал заказчиков растащили, так что работы не было. Между тем весть о том, что клинцовская черная сотня готовит ещё погром, разнеслась далеко и дошла до моего отца. Он написал мне, чтобы я приехала домой и прислал мне, во что одеться в дорогу. Я так и сделала. Возвратившись домой, я узнала, что там погрома не было и что в окрестных местечках не было погромов. Потом нам объяснили это тем, что белорусские крестьяне не были организованы в черную сотню, и, к тому же, жили с евреями дружно.

Но евреи всё равно готовились к погрому и организовали самооборону. Запаслись какими-то нагайками, так как оружия носить не разрешалось.

Итак, я живу дома вместе с отцом и малыми братишками. Мачехи с нами нету, она уехала домой на осенние праздники и до сих пор почему-то не вернулась, по-видимому, потому, что там ей лучше и нет неродных детей.

Я хозяйничаю. Папа пока не может меня никуда устроить на работу. Портные готовы взять меня на три года в учение при условии, что отец ещё уплатит им 25 руб. Отец был готов уплатить деньги, но не хотел отдавать меня на такой долгий срок, как он говорил, «продать ребенка на такой долгий срок».

Время шло. Зима была суровая. Снегу не было, а морозы сильные. Приближалось русское рождество. Шахтёры стали возвращаться в свои деревни на праздники. Они проходили через наше местечко, и мы боялись погрома. В те годы шахтёры были темными дикарями. Пьяницы ужасные. Их запускали под землю надолго и старались изолировать от людей, в особенности от других рабочих, чтобы они были темней. Это было выгодно шахтовладельцам. И вот эти шахтёры каждый день большими группами проезжали (через) местечко. В таких случаях евреи подкупали урядника и сидельца (это продавец водки), [чтобы закрыл лавку]. Торговля водкой разрешалась не всем, в особенности евреи к этой работе не допускались. Когда шахтёры приезжали, винная лавка была закрыта, и так было не опасно. Трезвый человек всё же не осмелится громить. Но вот стали поговаривать, что в «красное воскресенье» (это перед рождеством) должно приехать много шахтёров и что обязательно будет еврейский погром. Начала готовиться самооборона, в том числе и пожарная дружина, где было немало русских богатырей, но и немало антисемитов.

Приехала еврейская самооборона из местечка Костюковичи (это от нас 35 верст) в количестве 30-ти человек. Все были вооружены револьверами и браунингами. Все были молодыми и сознательными парнями, одни ремесленники, другие наёмные. Они приехали к ночи, и об этом все сразу узнали.

В воскресенье утром начали прибывать шахтёры. Евреи боялись открыть лавки. Шахтёры начали кричать, чтобы открыли лавки, что им нужно купить гостинцы домой. Некоторые открыли. Тут они стали требовать, чтобы винную лавку открыли, но этого не сделали. Тогда шахтёры разгромили еврейские ларьки, торговавшие железом, нахватали ломов и других массивных предметов, чем можно было взламывать замки, и направились к винной лавке. Разгромив её и напившись вволю вина, они пошли громить другие лавки. И тут произошло неожиданное для евреев. Они надеялись на пожарную дружину. И действительно, когда громилы бросились в винную лавку, один из пожарников, молодой и очень здоровый Шидорин, повёл дружину против громил. Тут другой русский богатырь, тоже пожарник, как бы невзначай подставил ему ногу. Тот упал, а громилы тут же его убили. Тогда евреи поняли, что пожарная дружина их не защитит, а наоборот. Тогда приезжая самооборона встала на противоположную сторону [улицы] и начала стрелять в толпу громил. Погромщики испугались выстрелов и начали покидать лавки.

В это время у нас был на каникулах студент Могилевкин, по национальности русский. Они жили на базаре. Говорили, что он демократ и что он идет против царя. Он вышел на крыльцо лавки и начал говорить шахтерам речь. Он их уговаривал не громить евреев, таких же, как они, людей, и доказывал, что погромы нужны правительству, и оно на это натравливает. Однако толпа и слушать не хотела. Тогда, видя, что отвлечь их от погрома не удастся, он предложил идти громить имение князя Оболенского, которое находилось недалеко от местечка, и там был винокуренный завод. «Зачем вам громить бедных евреев, от которых вы ничего не получите?». Громилам эта идея понравилась, и они сразу направились в имение князя, конечно, по пути ломая окна в еврейских избах. А студента Могилевкина сразу не стало (он скрылся), так как его сразу хотели арестовать.

Ворвавшись в имение и узнав, что чаны завода полны спиртом, они начали его пить и таскать домой. Весть о том, что есть вольный спирт, быстро разнеслась по деревням. Начали приезжать на санях, кто какую посуду мог захватить. При этом они приговаривали, что евреев громить будут, когда спирт разберут.

И началась работа. Одни возят домой, другие напиваются на месте и из-за большого мороза замерзают или же, переходя пьяными по речному льду, валятся в прорубь, а которых самооборона прикончит. Одним словом, весело было.

К вечеру в чане осталось мало спирта, не видно, как брать. Тут один догадался зажечь спичку и посмотреть, сколько осталось. И, конечно, пламя охватило всё, и те, которые там были, выскочить не успели. Стояло красивое зарево в морозную звездную ночь, и никто не боялся этого пожара, так как он был далеко от жилых домов. В то же время евреи боялись завтрашнего дня, ведь опасность ещё не миновала. Весть о еврейском погроме в местечке облетела вокруг. А также весть о том, что было много жертв из-за винокуренного завода. Крестьяне из деревень стали приезжать и искать не вернувшихся домой. Ходили слухи, что погибло человек полтораста.

Озлобленные громилы не хотели успокоиться, кроме того, громить евреев съехалось множество крестьян из соседних деревень. Однако самооборона стояла на всех подступах к местечку и не давала им приблизиться. Оружия они всё же боялись. Урядник не мог переносить такое положение, то есть, что евреи мало пострадали. Он метался во все стороны там, где стояла самооборона и кричал: «Легче, пожалуйста». Они, конечно, поняли его намерения и как бы невзначай легко его ранили. Тут он, как бешеный, закричал, что даст телеграмму исправнику, хозяину округа, о том, что погром продолжается третий день, разгромлено 40 лавок, а евреи стреляют в громил. В телеграмме пристав у исправника просил помощь. Случайно некий Тамаркин, богатый еврей, увидал отправляемую телеграмму, бесцеремонно схватил пристава за шиворот и закричал: «Пиши под мою диктовку, иначе тебе живым не быть!» Урядник изрядно струсил и написал, как ему диктовал Тамаркин.

В то время всюду стояли казаки и драгуны для борьбы против рабочего движения. В близлежащем уездном городе Климовичи тоже стояли драгуны, и все думали, что после телеграммы урядника они прибудут (в Хотимск).

Теперь расскажу, что я делала во время погрома. Когда отец увидел, что начали громить лавки, а ему нужно идти в самооборону (он был у них записан и ходил на учения), то он разбил окна в избе, а вход заложил дровами. Мачехи не было дома, и он взял за руки братишек и меня и отвел нас огородами к знакомому русскому печнику. Это был наш придворный печник. Сам же отец ушёл в свою организацию (самообороны). Когда разгромили лавки, и русские начали тащить еврейское добро, то наш печник тоже захотел поживиться, но мы ему мешали. Он стал нас посылать домой, (говоря) что ничего уже нет (погром кончился). Я, конечно, понимала, что идти некуда, но мои малыши захныкали. Не знаю, чем бы всё это кончилось, но на наше счастье пришёл отец. Он как раз вернулся посмотреть, не мешаем ли мы печнику. Отец не стал ждать, чтобы печник повторялся, и повел нас снова огородами. Набрели мы на баньку, зашли туда, а там ещё одна еврейская семья. Отец попросил женщину присмотреть за нами, а сам опять отправился к своим. Там мы просидели, пока крестьяне ни разъехались по домам. Когда евреи немного успокоились, за нами пришел отец и по дороге домой рассказал, что произошло за эти дни. Я это уже выше пересказала.

Тогда же отец сказал: «Жалко, такую жертву мы отдали (принесли)». Он рассказал, что убили Шифрина, еврейского парня 25 лет. Он был красавцем и очень здоровым (сильным). Его силы многие боялись. Я попросилась у отца пойти на похороны, и тот разрешил. На похоронах были, по-моему, все евреи, как говорят, стар и млад, а также приезжая самооборона. Появился красный флаг с надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Был также и черный флаг с надписью: «Мы клянёмся отомстить за тебя». Все присутствующие плакали. Как только его вынесли, народ запел песню «Вы жертвою пали». Потом пели похоронные песни на еврейском языке «Ду бист гефалн майн гетраер. Эс трэфт дыр айн куйл майн гетраер. Мир ханун аройс? Глайх фун фаер, мир гейлн, мир кушн дайн вунд».

В то время эти песни пользовались большой популярностью. Поскольку я первый раз видела такую картину, то я стояла и дрожала. Всё же хотелось досмотреть до конца. Все пошли на кладбище. Когда Шифрина похоронили, то многие выступили с речами. В особенности хорошо говорили из приезжей самообороны. Они обращались к присутствующим с призывом отомстить за эту жертву, они призывали людей объединиться и восстать против царской власти, которая только и может, что делать погромы над евреями.

В тот день в нашем местечке было оживлённо. Никто не хотел сидеть дома. Говорили, что погрома больше не будет и что самооборона возвращается домой. Потом рассказывали, что в деревне неподалёку устроили засаду, чтобы захватить самооборону, когда они будут проезжать мимо. Но их вовремя предупредили, и они проехали другой дорогой и доехали благополучно. Мы этому радовались, ведь они спасли наших евреев от второго погрома.

Итак, я такая маленькая уже была очевидцем двух погромов. Но погромы, которые произошли у нас (в Хотимске) и в Клинцах, были ничем по сравнению с теми еврейскими погромами, которые прошли в Бессарабии, в особенности в Кишиневе. История не знает такого кровопролития, какое произошло там. Евреям распарывали животы и пихали туда пух и перо. Евреев выбрасывали с высоких этажей. Детей поднимали на штыки, прокалывая одного за другим. Трудно описать, сколько пролилось там еврейской крови.

Еще отличились еврейские погромы в Белоруссии: Орша, Рогачёв, Шклов. В Шклове громилы зашли в синагогу во время молитвы, когда евреи стояли в талес ун тфилн. Тфилн надевают на руку и голову. Громилы вырезали куски мяса у евреев на лбах и на руках, там, где это было надето, а потом их растерзали. Затем они вытащили свитки Торы из амвона, завернули в них убитых и подожгли синагогу. Из Орши в Рогачёв выехала еврейская молодёжь, человек двести, для защиты тамошних евреев. Когда они стали выходить из поезда, их полиция окружила и всех зверски убила. Вот какое горе было в то время.

В то время мы выписывали еврейские газеты и журналы. Тогда, несмотря на царскую цензуру, газеты всё же о многом писали. Евреи иностранных государств забили тревогу, в особенности в Америке. Большинство русских евреев поднялось эмигрировать за границу, в основном в Америку, как говорили, ближнюю и дальнюю: в Нью-Йорк, Канаду, Аргентину. Всюду и везде евреи собирались толпами и рассуждали, куда ехать и на что ехать. После погромов заграничные евреи прислали много денег для помощи евреям, пострадавшим от погромов. Вот многие эти деньги и использовали для отъезда. Обычно уезжал один из семьи. Тут появилось много жуликов, которые пользовались темнотой и доверчивостью евреев, назывались представителями какого-нибудь эмиграционного агентства и забирали у них деньги, а те оставались нищенствовать в каком-нибудь пограничном городке. Таких случаев было очень много. О последней эмиграции евреев говорил весь мир, такой большой эмиграции никогда не было. Даже на экране показали фильм, в котором последний (?) пароход с еврейскими эмигрантами отправлялся в Америку. Это была душераздирающая картина. Как теперь она стоит перед моими глазами. Конечно, и мой отец хотел ехать, но нас не на кого было оставить.

Вот как жилось евреям в царской России. Первое – это черта еврейской оседлости, там, где евреям разрешалось жить. Таких губерний было мало, поэтому они были густо населены евреями, в основном беднотой. Рвали друг у друга кусок изо рта, потому что негде было заработать. Об этом очень хорошо писал Шолом-Алейхем. Он до глубины души знал и понимал всю трагедию еврейской жизни. Евреям не разрешалось жить в деревнях, не разрешалось иметь землю и её обрабатывать. На государственной службе нельзя было состоять. Когда еврей служил в армии, то ему можно было быть только простым солдатом, а выше нельзя. Его все презирали, все били, гоняли, а он должен был молчать и терпеть [4].

Хотя и теперь немалый антисемитизм, но разве это можно сравнить. Теперь правительство (антисемитов) наказывает, и они боятся, а тогда само правительство этого хотело. Теперь говорят: «Нельзя обзывать еврея жидом». За это судят, но не говорят, что он такой же человек, как и мы. Антисемитизм, по-видимому, ещё не скоро искоренится. По моему мнению, тогда искоренится антисемитизм, когда все дети будут воспитываться в детских домах у хороших воспитателей. Тогда, может быть, придёт этому конец.

Примечания:

[1] Общественное сознание того времени почти не отделяло украинцев, и, тем более, белорусов от русских. В Клинцах, находившихся вблизи сегодняшнего пересечения границ России, Украины и Белоруссии, могли быть и те, и другие, и третьи.
[2] Следует осторожно относиться к свидетельствам, почерпнутым девочкой из вторичных источников. Кто именно кричал «Бей жидов!», черная сотня или просто толпа? Организовывала ли полиция погром? Это она могла узнать только от третьих лиц. С другой стороны, и отмахиваться от этих показаний, как заведомо ложных, нельзя.
[3] Нахум Шахнович, родом из Клинцов, был членом подпольного ЦК СО в 1920-х гг, входил в Совет ЛЕРО, в 1926 эмигрировал в Палестину.
[4] Когда речь идет о положении евреев в России, бабушка выказывает изрядную осведомленность. В вопросах же общей политики и истории она пересказывает тогдашние стереотипы и путается (революция, Первая мировая война).

Количество обращений к статье - 2150

Вернуться на главную Распечатать

Комментарии (0)